Крамольник. Продолжение

[volynska]

1

2

День был мокрый и долгий, казалось, ему не будет конца. Щёки горели, ноги гудели, зато в голове было светло. Роман был отчасти прав, когда заявил, что моя крамола наживная – за три с половиной года я прочитал немало, и моё вольнодумство подкрепилось знаниями. О, они ещё пожалеют, что отрядили меня в крамольники!

Ближе к вечеру мой маршрут проходил по промышленной зоне – здесь были всякие цеха, мастерские, склады; разгружали и отгружали товары: везде суетились рабочие. На меня внимания не обращали, привыкли за месяц, видать.

Хотелось курить. Озябшими пальцами я вытащил подмокшую пачку и увидел, что она безнадёжно пуста. Можно было попробовать стрельнуть, и чёрт с ним, что снова шарахнет током. Я направился к грузчикам, и тут меня окликнул какой-то мужчина в строительной каске – кажется, бригадир, в сумерках не разберёшь. Он стоял поодаль, возле проезда, и с наслаждением попыхивал папиросой.

Я обрадовался и поспешил к нему, но как только поравнялся с дружелюбным курильщиком, кто-то, подкравшись сзади, надел мне на голову мешок.

Ну всё, подумал я, сейчас грохнут где-нибудь и бросят в реку. А убеждали, что мы неприкасаемые! Я принялся отбиваться и закричал.

Волосы встали дыбом, в глазах засияло.

– Спокойно! – сказал мой пленитель. – Молчи! Мы быстро.

Меня куда-то потащили, наверное, в цех (там пахло опилками); посадили на стул, сорвали мешок и живо сняли ошейник. Странно, но он не запищал.

Их было двое: бригадир и его помощник. Ещё была собака – молоденькая овчарка на поводке.

Я изумился настолько, что утратил дар речи. Но потом, конечно, пришёл в себя:

– Что вы делаете? Так нельзя!

– Спокойно, – снова сказал бригадир. – Никто ничего не узнает. Ошейник наденут на пса и погуляют с ним по твоему маршруту. Потом мы его вернём.

Овчарка гавкнула и дружелюбно вильнула хвостом. Затем её увели.

– Пойдёшь со мной, – сказал бригадир, – в мешке, так надо. Обещаю, с тобой ничего не случится.

– Ладно, – пробормотал я, покорно подставляя голову. – А куда мы пойдём?

– Скоро узнаешь.

Пока мы шли, я рисовал себе фантастическую картину – что здесь, в промышленной зоне находится тайный штаб Сопротивления, и я понадобился как идейный вдохновитель. Поэтому такие предосторожности. Но всё оказалось иначе.

Когда с меня наконец сорвали мешок, я обнаружил себя в гримёрке! Да, чёрт возьми, в самой настоящей гримёрке с зеркалами, ворохом разнообразной одежды и целой толпой реквизиторов-визажистов. Даже опомниться не успел, как ко мне подскочили стилисты, и скоро я стоял в роскошном темно-сером костюме в полоску, с алой гвоздикой в петлице, пялясь то на них, то в ростовое зеркало. Меня причесали, побрызгали одеколоном и посыпали пудрой. Теперь я походил на артиста, готового к антре.

В довершение мне предложили выпить:

– Для красноречия.

Я молча взял стакан и обжёг горло неразбавленным джином.

А потом меня выпихнули в зал.

– Считай, наступил твой звёздный час. Точнее, полчаса. Говори что угодно, не стесняйся. Тебе за это ничего не будет, – подтолкнуло меня в спину запоздалое напутствие.

Зал был небольшой, но бесстыдно утопающий в роскоши. Не концертный, а ресторанный. Вплотную к малюсенькой сцене, на которой с трудом разместился бы джазовый дуэт, подступали круглые столики, накрытые белоснежными скатертями и экзотическими яствами. За ними восседали холёные господа в костюмах и фраках и прекрасные дамы в немыслимых вечерних нарядах и в россыпях бриллиантов. Они ели икру, пили шампанское, курили сигары и негромко переговаривались. Между столов услужливо сновали официанты.

С моим появлением разговоры смолкли, и все уставились на меня. Сперва я растерялся, и пауза затянулась. Но потом мной овладела страшная злость, потому что я понял, куда попал и зачем.

Передо мной был высший свет, то элитарное общество, в какое не вхожи простые смертные. Я никогда не соприкасался с ним, и, вероятно, никогда более не соприкоснусь. И все эти богачи, меценаты, политики – все они ждали моего выступления, речи юродивого, буффона, изгоя…

Я был здесь для всеобщей потехи. Каков цинизм! А я, безумец, грезил о Сопротивлении…

Злость подействовала лучше джина. Я театрально поклонился и спросил:

– Что ж, господа, готовы к настоящей крамоле?

Многие закивали.

– А это точно крамольник? – недоверчиво справилась юная блондиночка, склонившись к уху своего престарелого партнёра.

Спросила тихо, но я услышал – они сидели прямо под сценой; пожилой господин в ответ засипел.

– Можете не сомневаться, – заверил я. – Но что такое крамола, господа?

Господа выжидающе молчали, и я, окинув их взглядом, продолжил:

– В далёкие времена жил один учёный, Аристарх, который после долгих трудов заключил, что Земля и все прочие планеты вращаются вокруг Солнца. Это было невероятное достижение человеческой мысли, и Аристарх публично о нём заявил, однако соотечественники пожелали предать вольнодумца суду и обвинили в безбожии. А всё потому, господа, что правда, которую он открыл, противоречила устоявшимся взглядам на мир. В итоге о смелой гипотезе Аристарха помнили только его ученики, и она не стала фундаментом для новой науки. Лишь спустя почти две тысячи лет, стараниями другого учёного, Коперника, человечество освободилось наконец от заблуждений.

К чему я это рассказал? А к тому, что все наши знания были добыты любопытными умами, что не боялись мыслить широко и глядеть дальше дозволенного. И то, что когда-то считалось крамолой, за что осуждали и убивали, теперь не что иное как общеизвестная истина.

– Сочиняет… – пробормотала блондиночка.

Я снисходительно посмотрел на пустую, хоть и хорошенькую головку. Ах, откуда ей знать?

– Для вас это анекдот, господа, – согласился я, – но раньше на этом свете действительно жили учёные, философы и писатели, которые двигали мир. Они познавали, мечтали и стремились. И в конце концов их стараниями человек отправился в космос…

– Бесполезная растрата ресурсов, – заметил пожилой господин с сигарой.

Мне хотелось поспорить, но я помнил, что времени мало, поэтому поспешил перейти к сути:

– Да, мы отвернулись от объятий Вселенной. Наши учёные, единодушно решив, что наука достигла своего предела, перестали искать ответы. Затем все накопленные знания были подвергнуты строгой ревизии, в результате чего появилась единая научная доктрина. Картина мира прояснилась; человеческая жизнь наконец-то стала наивысшей ценностью. Постепенно люди отказались от насилия, войн, нетерпимости, все ресурсы были справедливо распределены, сформировалось единомыслящее человечество, и наступила эпоха благоденствия. Иметь собственные мысли стало неприемлемо, высказывать иное мнение – недопустимо. И дожились мы до того, что крамолой стала сама способность к самостоятельному мышлению. Поэтому никто из вас не додумается задать самый главный вопрос…

– Какой? – негромко спросил чернявый господин в очках.

– Почему так случилось?

Зал молчал – ответ был очевиден для всех, но только не для меня.

– И вот, вы сидите здесь, потягивая свои напитки, и единодушно считаете, что живёте в Золотом веке. Но это не так, господа. Это не Золотой век, это самый настоящий конец человечества. А вы, вы все уже мертвецы, разодетые мертвецы! И там, на улицах, тоже сплошь мертвецы. Или биороботы, влачащие бесцельное существование. К чему стремиться, спросите вы, ведь всё уже достигнуто, существующая картина мира неоспорима, доказана и просчитана нашими умными машинами. Нет ни Бога, ни души, после смерти человек обращается в прах. Единственное, что у нас имеется, – это жизнь. И мы живём и размножаемся ради будущего человеческой цивилизации. Но разве такого будущего заслуживает человек? Разве для этого наши предки вырвались из тьмы средневековья? Чтобы мы в итоге превратились в животных, способных только есть, спать, развлекаться и плодиться? Неужели вы не понимаете, что Земля снова стала плоской, господа?

Сейчас, как никогда, нужны новые Аристархи, хотя бы для того, чтобы понять, что с нами случилось. Ведь с этим миром что-то не так, господа! Однако те немногие, кто может хоть чем-то помочь, чьи глаза не зашорены, а мозги ещё как-то варят, бродят по улицам как собаки. Наш мир обречен, если вы не поймёте, что мы – ваша последняя надежда.

Я замолчал. Уф, кажется, всё, добавить мне больше нечего.

– Чего же вы желаете? – наконец спросил пожилой курильщик. – Свободы для крамольников? Или лучших условий… гм… труда?

Это было словно удар под дых, только в ментальном плане. Моё лицо перекосилось, и я онемел.

Не дождавшись ответа, седовласый господин обратился к залу:

– Только посмотрите, как велико его заблуждение! Этот молодой человек предлагает нам спасение, хотя единственный, кого здесь нужно спасать, – он сам.

А затем он посмотрел на меня как родитель на непутёвое чадо – с укоризной, сочувствием и надеждой:

– Возможно, когда-нибудь вы раскаетесь и захотите быть как все. Не сможете, конечно, но хотя бы захотите. А пока мне искренне вас жаль.

И махнул рукой:

– Довольно. Уведите!

Я не успел что-либо возразить, как меня затащили в гримёрку, спешно переодели, и моя голова снова оказалась в мешке. Бесстыдно пользуясь отсутствием ошейника, я не сдерживал себя в выражениях, поэтому насобирал тумаков.

– Не смей никому говорить, где был и что видел! – пригрозил напоследок «бригадир».

В конце концов я снова очутился на мокрой улице и, поджавши хвост как побитый пёс, побрёл зализывать раны в мозглых сумерках мира.

3